Леонтий Чалой. Портрет художника на фоне 20 века.

В рубрике «Интервью» — художник Леонтий Филиппович Чалой.

Этот потрясающий монолог о живописи, о встречах с художниками, о непростом пути к познанию искусства я слушал просто замерев дыхание, ловя каждое слово. Мне кажется, судьба и жизнь Лаврентия Филипповича Чалого является неким символом, через который нам чуть-чуть можно понять те поколения, на которые выпали беды репрессий, тяготы страшной войны и послевоенного каторжного труда.

Как там у Лермонтова? Богатыри не вы – вот это точно про нас. Богатыри духом и сердцем отнюдь не мы, а такие люди, как художник Леонтий Чалой.

 Напомню, что до 06.04.2013 в Выставочном зале на 1-й Тверской-Ямской, дом 20 проходит персональная выставка Леонтия Филипповича Чалого – подробнее здесь >>

 

 

Родители мои родом с Украины. Было у них большое хозяйство, сад. Но, сами понимаете, как началась коллективизация, многим пришлось от беды уезжать с родных мест. Родился я где-то на Урале, потом семья нашла пристанище в Кулунде, это Алтайский край. Там много было переселенцев, кто еще в столыпинские времена, кто в 20-30-е годы. Жило бедно, но дружно. В одноэтажном земляном бараке было 8 подъездов, направо – одна квартира, налево – вторая. Ну как квартира, одна комната, вот в ней вся наша большая семья и жила.

Отец мой работал путевым обходчиком. И вот в 1937 году грянула беда. Великий вождь в одном из речей обмолвился, что дескать есть некая тайная организация среди железнодорожников, планирующая всякие диверсии. Тут же все взяли под козырек, были выписаны разнарядки, сколько брать с каждого участка. А ведь люди были невиновны, совершенно безвинных людей расстреливали…

Начальник был в Омске, южанин, огромная по площади область была под его руководством. От Омска до Кулунды, потом на Павлодар и далее, более тысячи километров. Представляете, сколько людей работало? И вот с каждого участка по десять человек… А что начальник? Если не «раскроет» заговор, значит сам в нем и состоит. Только ему это не помогло, тоже расстреляли.

После гибели отца нас тут же выселили из этого барака, где-то пристроились в сарае каком-то. Потом маме удалось устроиться техником в школе, там познакомилась с одной учительницей, и вот мы все впятером и жили у неё в передней.

А места там степные, вокруг на 15 километров куда ни посмотришь — ни одной возвышенности. Только один огромный элеватор выделялся на горизонте. Этот элеватор нас от голода спас во время войны. Мы в войну не учились, подрабатывали, где могли. И вот приходят вагоны с зерном, их разгрузят, но на дне то немного все равно остаётся. Залезешь, соберешь… А у каждого была мельница самодельная, из двух брусков, несколько раз перетрешь это зерно, вроде как мука получалась… Тем и жили. После войны немного полегче стало. Мать работала на железной дороге, сестра старшая учетчицей на складе ГСМ. Ворочала эти огромные бочки.

Как художником стал? В школе, на уроках рисования – то животных, то еще что-то. Как-то сразу получаться стало. А уж когда я Чапаева во весь рост нарисовал, на коне, с шашкой наголо – тут по всей школе слава пошла, Леонтий – у нас художник, все говорили.

Почему в Ленинград поехал поступать в училище? Решили на семейном совете – если уж замахиваться, то на большое, ехать в столичный город, где всё по серьезному. Маме, как железнодорожнику, полагался бесплатный билет. Вот так я и поехал в Ленинград, с семью классами образованиями.

 

 

Учителей у меня не было, но я всю книжку «Пособие для художников» проработал, техника рисунка у меня была, как увидели мои работы, портреты – сразу сказали, берём. А жить то не на что было. Вот я в этом училище истопником и устроился. А училище было наше тогда на Таврической, рядом со дворцом и парком, два этажа, дрова наруби с утра, на второй этаж на своем горбу перетаскай, все печи протопи. Жил я на Обводном канале, не близко. Так вот проспал я однажды, не успел протопить натурный класс. Как же меня директор тогда отругал при всех студентах…

Я с тех пор в училище самом и ночевал. Там настоящие большие рояли стояли, вот на одном и спал. Утром техник меня разбудит и давай — дрова, печки… Был один там сын полковника, Сидоров его фамилия была, он всё надо мной смеялся – у меня жилки зеленоватые всё время дрожали на темени… Так это всё у меня от страшной усталости.

Ну а как второй курс, вызывает меня директор и говорит: здесь двойка, там двойка. Нет, по художеству и рисунку у меня всегда пять было, а вот другие предметы – с семью классами какие языки. И мне предложили оформить академический, чтобы не отчислили меня. Я тут же устроился натурщиком работать, это было очень полезно с точки зрения обучения мастерству художника. Я присматривался, как другие ребята работают, вместе с ними иногда писал. Позирую, а сам ушки навострю, что там педагог объясняет. Это была полезная школа.

 

 

Меня многие писали. Например, Непринцев для своей знаменитой картины «Отдых после боя». Нет, не саму фигуру Тёркина, а вот руки у него мои. Хотел рядом стоящего с ним солдата написать с меня, но не мог я по такой своей жизни смеяться, как ему надо было. Фигуры на заднем плане второстепенные, это с меня было написано.

Потом я съездил на родину, оформил там справку об окончании 10-летки, вернулся и меня восстановили сразу на 4 курсе. Так что окончил я все таки училище. Но в Академию меня не пустили. Почему, не знаю… Может дело в репрессированном отце, может еще чем-то не угодил. По мастерству то я считаю вполне мог там учиться. В училище многие рисунок на тройки сдавали, а потом в академию поступали.

Ну а дальше повседневная жизнь советского художника. Художественный комбинат, поездки на полгода в «потёмкинскую деревню». Что за «потёмкинская деревня»? Это так называли между собой ВДНХ. Со всех республик приезжали художники, сколько павильонов оформили, не сосчитать. Эта поточная работа очень утомляла, конечно, выхолащивала подлинное искусство.

Но, я потихонечку писал, совершенствовался, меня уже узнавали. В комбинате я старостой был, так мы организовали кружок рисования, писали натюрморты, обнаженную натуру. Несколько лет ездил в Дом отдыха ленинградских художников в Старую Ладогу.

И вот в 1969 году туда приехали москвичи – Формозов, Тутунов с супругой, тоже замечательной художницей Ириной Шевандроновой. Собака у них была смешная, всё время со мной всюду ходила. И, конечно, Эдуард. Эдуард Браговский. Приезжали они и в 1970-м.

 

 

А на следующее лето я уже сам поехал в Тарусу к Эдуарду. Там мы месяц каждый день ходили на этюды, вместе работали. Это и была моя «Академия». Я очень многому научился у Эдуарда, во многом именно ему я обязан своим взглядам на искусство, под его воздействием сложился мой стиль, те сюжеты и темы, которые волнуют меня.

 

 

Встреч много было за всю жизнь, с талантливыми, большими мастерами. Виктор Попков, например. Вспоминаю его выставки, вот глянешь на входящих зрителей, а они с картин смотрят. Вот так он схватывал жизнь. Он ведь великолепным графиком был, учился у Кибрика. Мы с ним вместе в Ферапонтово ездили, в 1974 году. И в том же году он трагически и нелепо погиб…

 

 

Проходит выставка группы одиннадцати, говорите? (смотрим вместе групповую фотографию с буклета выставки). Я ведь всех их знал. Выставка, конечно, в семьдесят втором году прогремела у них. Книжечка к ней вышла, и Валерий Ватенин мне её подписал – «Настоящему художнику Лаврентию Чалому». Я ведь Валерия еще по училищу знал. Тоже, к сожалению, очень молодым ушел из жизни… Аршакуни, тот всегда влево смотрел. А это Виталий Тюленев. Помню одну из его картин, теленочек только родившийся, так написан, просто до сих пор перед глазами…

 

 

Но, еще раз скажу – больше всех я обязан Эдуарду Браговскому. Именно он подвигнул меня, так сказать, на занятия чистой живописью. Потихоньку я ведь отошел от всех этих комбинатских дел. В 1974 году Ленинград оформил все нужные документы, и в 1975 меня приняли в Союз Художников СССР. Это было очень важно, только ведь члены Союза имели право выставляться.

 

 

Я давно заметил – чем больше денег, тем больше о них думаешь и тем быстрее они кончаются. А чем меньще, тем легче жить, одним художеством живешь, ничего не мешает. Вот так до сих пор и пишу потихоньку.

Потрясающему рассказу художника внимал и постарался передать его вам в этом материале — Кирилл Зимогорский