Семён Чуйков. О В.А.Фаворском.

 

 

 

Владимира Андреевича Фаворского я увидел впервые в 1921 году, когда поступал во ВХУТЕМАС. Это был не старый еще мужчина высокого роста, с большой русской бородой, со спокойными, медлительными движениями.

В живописной толпе студентов и преподавателей, одетых в старые солдатские шинели, деревенские полушубки и поношенные городские пальтишки, выделялась его колоритная фигура в сермяжной поддевке и высокой шапке, напоминавшая не то странника, не то монаха.

Без преувеличения можно сказать, что ВХУТЕМАС был детищем Владимира Андреевича: являясь в 1923—1926 годах ректором этого учебного заведения, он вместе с единомышленниками определил его профиль, разработал и внедрил в практику программу и метод обучения.<>

 

 

Владимира Андреевича отличали невозмутимое спокойствие, добрая, как будто застенчивая улыбка, необыкновенная простота, мягкость и чуткость во взаимоотношениях с окружающими, отсутствие всякого намека на позу, какая-то доверчиво-простодушная доброжелательность, ровная и постоянная во всякое время и при любых обстоятельствах.

Вместе с тем он был непреклонным и бескомпромиссным, как только дело касалось творчества, и никакие силы не могли заставить его поступиться своими убеждениями.<>

В 1946 году я жил и работал в киргизском селе Кашка-Суу. И вдруг чудесная новость: ко мне едет Владимир Андреевич с двумя своими ученицами -В.Федяевской и Е.Родионовой.

Устроившись кое-как в старой избе с земляным полом, мы с утра до позднего вечера рисовали и писали с натуры в поле, на току, где кипела горячая молотьба.

Утром и вечером мы готовили себе на костре чай, а днем — «обед». Вечерами подолгу сидели у затухающего костра и задушевно толковали об искусстве, о жизни.

Эти тихие вечера, когда шум речки Ала-Арча подчеркивал свежесть и тишину горной природы и звездное небо осеняло нас, не забудутся никогда.

 

 

Борода Владимира Андреевича была уже белой, как снег горных вершин, – на фронтах Отечественной войны погибли оба его любимых сына, – но стоицизм его был безграничен: он не падал духом, не роптал и не отчаивался.

В работе, в творчестве находил он забвение и утешение. И еще в любви к людям и ко всему окружающему…

Он был философ и подлинно мужественный человек, Человек с большой буквы. Его благородство, доброта и гуманность не имели границ, а талантом, эрудицией и глубиной мышления он напоминал художников эпохи Возрождения.

Действительно, в наш век торопливости и нервозности монументальная, эпическая, я бы сказал, личность Фаворского является уникальной. И неудивительно, что ученики его и все, кто с ним соприкасался, преисполнены к нему не только почтения и уважения, но именно искренней, неподдельной любви.

Да его и нельзя было не любить: своей непосредственностью, простотой и сердечностью он напоминал ребенка, а мудростью и добротой – отца.

Он учил молодежь не только рисунку и композиции, он воспитывал художника. Более того, своим примером и влиянием он воспитывал в ученике честного, благородного, высоконравственного Человека.

Удивляла в Фаворском еще одна черта. Он всегда казался сосредоточенным и погруженным в себя. Однако был всегда прекрасно осведомлен о текущей жизни во всех ее областях, а в художественной принимал самое активное участие.

Ни одно мало-мальски заметное событие, выставка, появление интересного произведения не проходили мимо его внимания. Он искренне радовался появлению каждого нового таланта, и было трогательно видеть на его добром лице неподдельную радость чужому успеху.

Семён Чуйков, 1976