Игнатий Хвойник. Академик живописи С. Жуковский. К выставке работ.

Статья к выставке художника в Москве 1921 года.

 

“Левитановский пейзаж нашел в Жуковском своего достойного завершителя.

В той эволюции русского пейзажа, которая знаменует собою обращение к русской природе, подсмотренной во всей своей неприкрашенной будничности, в том искании ее подлинной национальной сущности, которое должно было вскрыть и верно передать неповторяемый дух русской природы, на долю Васильева и Саврасова, а затем и Поленова, выпала роль первых разведчиков, нащупавших на родной почве золотоносную жилу.

Этот новый живописный пласт, столь неожиданно глубокий, богатый и разнообразный, казалось, сулил бесконечные перспективы, вызывавшие восторг и головокружение. И зачинатели, словно ослепленные блеском неожиданно найденного сокровища, как-то второпях и разрозненно стали добывать отдельные сверкающие обломки руды.

Поэтому то их пейзажи кажутся нам теперь немного наивными – в них нет еще зрелости и проникновения, которые внес в изображение русской природы Левитан. Разделывая новь, они не дали синтеза. Левитан есть первая серьезная попытка синтеза русского пейзажа, попытка, отмеченная идейным единством сосредоточенного искания.

В Левитане русский пейзаж получает ту живописную форму и тот душевный строй, которые придают ему внутреннюю цельность и ярко выраженный самобытный характер. Это и ставит Левитана на ту высоту живописных достижений, с которой видны уже ясные дали и открыт путь к завершительному синтезу.

 

 

Жуковский являет нам синтез русского пейзажа, последний этап пути, указанного Левитаном. На этом пути в исторической перспективе Левитан весь еще в борениях и исканиях, Жуковский же — осознавшее себя равновесие и смелая уверенность.

Левитан весь еще во власти юношеской влюбленности в русскую природу, весь под впечатлением пленительного с нею романа, в котором грусть и несколько сантиментальная меланхолия определяют форму художественных воплощений.

В Жуковском чувство русской природы отрешилось от этой юношеской беспричинной грусти и достигло ясности зрелого созерцания. Для его художественного чувства левитановская концепция русского пейзажа с его умильной скудостью и пленительной убогостью была бы уже неискренна и фальшива, как нарочитый примитив, вплетенный в сложный узор.

В созерцании и отражении природы у Жуковского грусть и убогость левитановского пейзажа разрешились в ровное сияние углубленного просветления. В этом ровном созерцании природа русского пейзажа приобрела большую выразительность, стала более многогранной, хотя быть может и утратила частицу своей первоначальной интимности.

«Ты и убогая, ты и нарядная»….

— в этой поэтической формуле (Некрасов) русская природа исчерпана в слитном сочетании своих противоположностей. Жуковский дал окончательное живописное раскрытие этой формулы, словно повернул левитановский пейзаж одной гранью к солнцу.

 

 

От пейзажей Жуковского неотделимо это впечатление нарядности — их, то пронизывает опаловый луч заката, отливающий пурпуром в стеклах террасы, то дрожит в них летний зной, то окутывает их ночной холодок, идущий от речной зыби. Эта нарядность раскрываемой Жуковским русской природы в большей мере дает очарование глазу, чем волнение чувству. Здесь душевный покой и ясное равновесие.

Если в Жуковском есть еще искания в области русского пейзажа, то они заметны лишь в усилиях окончательного разрешения некоторых световых задач, занимающих его, впрочем, и вне рамок пейзажа. Он ловит солнечные лучи и лунные блики на полях и деревьях, на карнизах дач и в стеклах их окон, пропитывает этой игрой света и воздух, и облака, и глубокое зеркало уснувшего пруда.

В передаче этих скользящих и убегающих световых переливов, их расцвечивающего трепетного мелькания кисть художника достигает большой силы и убедительности. Особенно ярко это сказывается в мастерской разработке темы осеннего листопада.

Осень у Жуковского чужда уныния, она горит и сверкает прощальной пышностью предсмертного румянца природы, с ней неизменно связано „очей очарование», „в багрец и золото одетые леса“. Это та самая осень, которая столь характерна для западной окраины России, в Литве и Белоруссии.

Уроженец этой окраины Жуковский тонко чувствует поэзию этой увядающей красоты, любовно наводит на блеклую листву лучи уходящего солнца — в их холодном освещении желтые осенние листья на пейзажах Жуковского почти осязательно передают свое безропотное предсмертное трепетание.

В картинах осени и листопада великое примирение и мудрое предчувствие покоя достигают волнующей красоты и ясности.

 

 

Высокого мастерства достиг Жуковский в неподражаемой передаче холода воды. Густые сизо-синие тона ее поверхности, словно уходящий в глубину холодный блеск всегда даются в такой колоритной гармонизации, что создают впечатление своеобразной зябкости, убедительно покоряющей своей правдивостью сознание.

Хочется думать, что кисть художника погружалась на дно холодного омута во время его ночной прогулки и извлекла оттуда вместе с холодной струею и тайный дар ее отображения. Художник любуется этим даром, а подчас и щеголяет им.

В манере передачи Жуковским красоты природы благородное спокойствие сдержанного чувства, виртуозная умеренность мазка и гармоническое разрешение красочных аккордов достигли той черты, за которой дальнейшее развитие левитановского пейзажа могло бы привести лишь к академически застывшим образцам, безукоризненным, но неподвижным как канон.

Словно окончен путь, и эволюция достигла своей высшей формы выражения. Еще шаг по этому пути — и достигнутая форма потеряет жизнь, окоченеет в роковой неподвижности. Здесь предостережение для продолжателей Жуковского: путь левитановского пейзажа пройден, новые возможности и новые достижения лежат на других путях.

Порою и кисть Жуковского, словно утомленная полнотою достижений на этом пути, устремляется в другую область. Тогда она охотнее всего меняет простор освещенных далей на уютную ограниченность интерьеров.

Здесь, творчество его получает неожиданно мощный размах, загораясь двойным светом: один — внутренний, скрытый свет робко излучается из незримо разлитого в сюжете чувства, другой — наружный, физический свет яркого дня широким потоком врывается сквозь открытые окна интерьеров.

Дневной свет словно околдовал художника, все чаще сопутствуя его живописным замыслам. Здесь он растет и крепнет. Чисто живописную проблему передачи ярких дневных лучей Жуковский разрешает своими интерьерами в бесконечных вариантах уверенно и легко, открывая в этой области новые пути и новые возможности, неисчерпанные в просторе его солнечных пейзажей.

В изображении интерьеров Жуковский обнаруживает много благородного вкуса и поэтической чуткости, постигая и раскрывая интимную связь вещей: оставленные людьми эти вещи сохраняют их человеческий язык и сокровенную частицу человеческой души.

Эти люди привыкли к прочному уюту семейных традиций, любят запущенный вишневый сад, старинную мебель и часы с курантами, не знают лишений и не выносят гула уличной борьбы. Они недавно покинули свои интерьеры.

Вернутся ли они обратно? Вещи молчат об этом повествуя лишь о невозвратном прошлом. Этот язык интерьеров внятнее художнику, чем голоса и лица покинувших их обитателей, и Жуковский передает нам его удивительно верно и просто.

Игн. Хвойник

Октябрь, 1921 г.

 

 

До 15.04.2016 в Галерее «Даев-33».

Информация (на 11.02.2016):

Галерея «Даев-33».

Адрес: Даев переулок, дом 33. Ближайшие станции метро «Сретенский бульвар» и «Тургеневская».

Время работы: понедельник – пятница с 12:00 до 19:00, суббота с 12:00 до 18:00, воскресенье – выходной день.

Вход свободный.